Интервью со Львом Рубинштейном: "Мне кажется смешным, что я стал классиком"

Мы изучали его творчество в университете. Лев Рубинштейн, поэт, один из основателей и лидеров такого направления, как московская концептуальная школа, автор, изобретший свой собственный литературный жанр «стихи на карточках». Эти его тексты, где каждая строка или строфа написана на отдельной «библиотечной» каталожной карточке впечатляли. Сегодня Рубинштейн больше пишет прозу, его эссе постоянно появляются на сайте grani.ru.

В Томске Лев Семенович пока ни разу не был, но в родной Москве согласился дать интервью «Афише». И рассказал, каково это – считаться классиком, как он придумал свою «картотеку», почему не стал эмигрантом и чем современная эпоха отличается от периода застоя.

!cut

- Лев Семенович, сейчас часто сравнивают две эпохи – застой 1970-х и нулевые годы. Говорят, они похожи. А что об этом думаете вы, человек, знавший обе эпохи изнутри?
- Не похожи 1970-ые и 2000-ые годы. Тогда, в 1970-ые, был застой реальный. Можно срифмовать любые эпохи, но сейчас другое время, оно отличается от брежневских лет. Годы, когда правил Хрущев, были странными, двусмысленными, но довольно веселыми. А брежневское время казалось скучным и нудным. Но именно тогда, в 1970-ые, в России возникла мощная группировка, идеями которой до сих пор питается современное искусство. И в те годы была невероятной силой дистанция между, условно говоря, мной и моим кругом, и тем, что происходило в общественно-политической жизни. У нас не было ни малейшей иллюзии насчет власти, никакого интереса к тому, что «у них» делается. Мы привыкли жить в этой достаточно чуждой и враждебной, но уже не очень страшной по сравнению со сталинскими временами ситуации. Я, как ни странно, благодарен той эпохе.
К 2000-ным мне труднее относится столь же дистанционно. Во-первых, они еще формируются. Во-вторых, они состоялись при мне. И у меня все время ощущение (хотя это и не так), что при моем участии. Я чувствую свою ответственность -  может быть, я и «мы», люди моего круга, чего-то могли, но не сделали, для того, чтобы все сложилось иначе. В советской ситуации мы родились, и за нее никакой ответственности не несли. Не мы ее создали. Мы приняли ее как данность и привыкли относиться к общественно-политической атмосфере вокруг нас как к погодно-климатическому явлению. Например, если холодно, то с этим ничего не поделаешь. Надо затопить печку или выпить, или надеть на себя что-то теплое. Или если дождь идет 8 дней, его не остановить. Нынешняя эпоха меня, как ни странно, больше волнует и больше злит. Хотя объективно она, конечно, лучше. Ведь мы с вами сейчас сидим в приличном месте, едим вкусную еду и разговариваем на диктофон о чем хотим. И никто нас не арестовывает.

- А как вы оцениваете современный русский язык? Несколько лет назад вы в одном из интервью высказались достаточно резко, прозвучал эпитет «ублюдочный». Сегодня ничего не изменилось?
- В язык я как раз верю. Это единственная реальность, единственное в нашей стране, что держит все. Язык, а не деньги, как некоторые думают. Пока мы говорим и друг друга понимаем, как-то наводим мосты, все будет нормально. Сейчас в России нет языка – есть языки. Тот, на котором говорят «они», и тот, на котором «мы». У власти преобладает приблатненный воровской язык, он уже стал практически официальным. Принято говорить «по понятиям». Когда Россия была сословной страной, тоже существовал «язык дворян», «язык городских мещан», «язык крестьян», и все они разительно отличались.  Но тогда была так называемая Великая русская литература, которая все-таки влияла хотя бы на языковое поведение образованных классов. Сейчас литература тоже существует, но уже не на что не влияет.

- Одно время вы жили в Германии…
- Да, в 1994-м год прожил в Берлине. Но это не было попыткой эмиграции. Я выиграл грант и жил там на стипендию.

- А не было желания остаться?
- Никогда. Разумеется, главное, что останавливает – это язык. Все же область применения моей профессии находится здесь, в России. Обсуждения возможности эмиграции начинались с 1970-х годов. Тогда во всех компаниях это стало главной темой разговоров – «ехать - не  ехать». Начиная с 1974 до 1980 года постоянно кто-то уезжал. Я помню эти бесконечные проводы, тогда они напоминали поминки: все были уверены, что люди уезжают навсегда. В те годы я для себя решил, что остаюсь здесь. Хотя вопрос возникал не раз. А после 1991 года, после, не побоюсь этого слова, революции, для меня вопрос эмиграции вообще отпал. Появилась ответственность. Если в советские годы я прекрасно и уютно существовал в ситуации так называемое «внутренней эмиграции», то сейчас я себя отождествляю со страной. И я изначально взял на себя функцию свидетельствования, документирования. Значит, я должен быть здесь. В любом случае - от Родины никуда никогда не убежишь… Тем более, поскольку я считаю, что 1970-е годы хуже нынешнего времени, то раз я тогда не уехал, то почему должен эмигрировать сейчас? Думаю, я могу уехать только в том случае, если меня выгонят. Или если придется выбирать между заграницею и тюрьмой.

- Может быть, есть какая-то страна, которая для вас «теоретически» привлекательна, где, в идеале, хорошо было бы родиться?
- Нет. В этой связи мне вспомнился старый анекдот времен эмиграции. Пожилого еврея приглашают в КГБ и говорят: «Мы хотим предложить вам эмигрировать». Он спрашивает: «Куда?», ему отвечают: «Куда хотите», он признается: «Я не знаю», ему вручают глобус: «Смотрите, выбирайте, только быстро». Он полчаса крутит глобус, а затем вздыхает: «А другого глобуса у вас нет?».

- Теперь вы не только автор - иногда у вас бывают концерты, вы поете песни 1940-0-х годов. Как возник этот проект?
- Петь я всегда любил, с детства, хотя у меня нет музыкального образования, но слух есть. Но петь публично я начал совсем недавно, 3-4 года назад. После массового застолья, где все пели, издатель и ресторатор Дима Ицкович, очень любящий различные проекты, сказал мне: «Вы должны петь со сцены!». Я отказывался, у меня же голос не поставлен, я нот не знаю… Но он сказал: «Какая разница!». Постепенно мне стало даже нравиться выступать, поэтому я время от времени концертирую.
Репертуар песен ограничил периодом 1940-50-х годов. Вообще в нашей компании всегда было принято петь советские песни, притом, что мы были антисоветскими людьми. Пели их с форсированной интонацией, веселились… Но к песням военных лет я отношусь серьезно. На короткое время интересы государства и отдельных людей совпали. И все песни, написанные тогда, очень искренни, в то время советская песенная лирика была настоящей и честной. Все старались: и композиторы, и поэты. Пусть там простая гармония, незамысловатые тексты, но по сути это был очень трогательный фольклор. Это первое, почему я люблю песни тех лет. Но главный мотив, конечно, личностный – это песни моего раннего детства, молодости моих родителей. Я был крошечным, а они пели их за столом со своими гостями. Я вырос на них. Когда я пою, то сразу все вспоминаю. Так что сегодня для меня песни тех лет – это кратчайший путь в детство.

- Вас, конечно, об этом уже не раз спрашивали, но все-таки: как вы придумали свою знаменитую «картотеку», стихи на библиотечных карточках?
- Я около 20 лет работал в библиотеке, в библиографическом отделе, и эти карточки писал, занимался каталогами. Но, я думаю, это был внешний повод. Просто карточки у меня были под рукой, и навели меня на такую идею.

- Мы изучали ваши стихи в университете. Каково это - ощущать себя классиком?
- Если всю сумму ощущений свести к одному слову, то это мне кажется очень смешным, забавным. Никто из нас, разумеется, никогда об этом не думал… Мы привыкли, что главный успех – это успех у 15 человек. И это был серьезный успех, поскольку какие это были 15 человек! У меня двойственное отношение к тому, что меня изучают в университетах. С одной стороны, мне смешно, с другой – это напрягает и настораживает. Попасть, условно говоря, в школьную программу – это не очень приятно, особенно живому человеку. У многих такая манера преподавания,  и наша школа, частично и высшая, идеологически устроена так, что если кто-то и может у молодого человека вызвать ненависть к литературе, то это учитель. Когда я слышу: «Мы вас изучаем», то я все время себе представляю учеников, которые думают: «Черт его дернул родиться на свет, откуда взялись все эти писатели и поэты, из-за них я должен тут очередной билет учить!». Очень хорошо понимаю всех студентов. И если что-то в этом духе от них услышу, то буду с ними солидарен. 

- Вы не слышали лекций о своем творчестве?
- Приходилось. Анализируют по-разному. Мне иногда звонили и что-то читали. В основном это были барышни, которые писали по моим книгам дипломы. Они хотели показать мне свои работы, я обычно уклонялся, но иногда что-то читал. Надо признаться, изредка случалось, что анализ был «близко к тексту». Но в любом случае - я считаю, если текст написан и выпущен на волю, значит, он уже не твой.

Текст, фото: Мария Симонова